Высотный облицованный дом возвышается над городским ландшафтом в самом центре Баилово, вызывая ощущение какой-то несуразности. Словно, он тут не к месту. Третий подъезд, старенький лифт с изъеденными временем и человеческими пороками кнопками. Последний этаж. Несколько шагов по длинному и узкому темному коридору и вот она — та самая дверь. Небольшое, но очень светлое помещение распахнулось навстречу таким великолепием красок и гармонии, словно дверь вела в другое измерение. Хотя так и есть — здесь совершенно иной, такой разный и такой удивительный мир. Мир Вугара Мурадова.

В интервью # заслуженный художник рассказывает о своем творческом и жизненном пути:

— Давайте начнем с начала, и вернемся в 80-ые годы прошлого столетия. В то время вы учились в Азимзаде. Вы уже понимали, каким художником станете спустя почти 40 лет?

— Честно говоря, я  до сих пор не знаю, что происходит. Скорее всего, это была просто потребность. Потребность в холсте, красках. Я вообще никогда не мечтал стать художником. Говорю как есть. Я просто хотел жить, и были какие-то потребности в самовыражении. Возможно, я так говорю с миром, с людьми, так как говорить красиво я не очень умею. И это до сих пор продолжается, я не знаю, когда это закончится и закончится ли вообще. А такого, чтобы я в детстве мечтал о том, что стану художником — не было никогда. Все люди, думаю, умеют рисовать. Кто – то больше, кто — то меньше. Кто-то идет до конца, кто то останавливается.

— Но у вас свой неповторимый стиль…

— Я не сказал бы, что у меня свой стиль. Хотя бы потому, что очень часто этот, так называемый, стиль меняется. Это зависит от настроения. Не каждый день, понятно. Периодически. Жизнь, какие-то события, настроение — все действует.

— Вы говорите, что не отделяете себя от окружающего мира, подвержены воздействию внешних факторов, зависимы от настроения. Но я была на ваших выставках, и тогда, да и сейчас, в мастерской я не видела и не вижу ни одну темную работу. От вашего творчества в целом исходит яркая энергетика… 

— Так получается. Это не специально. (задумался, Авт.) Мне даже самому стало интересно. Я очень часто делаю черный грунт, нет, я не Эль Греко, конечно, но мне так проще. Иногда красный, вообще могут быть разные темные оттенки. Но в основном, перед началом работы, покрываю холст черным. Белый меня пугает… У меня возникают ассоциации с больничными стенами, с реанимацией. Мне тяжело смотреть на белый холст. Поэтому, прежде всего я покрываю холст темными красками, возможно, поэтому работы получаются яркими. Они пробиваются сквозь темный холст к свету.

— Каким вы были в юные годы? Один ваш одноклассник рассказывал, что компанию молодых студентов пускали в бары при гостинице «Интурист» благодаря вашей яркой внешности, видимо принимая вас за араба. Чего было больше в те годы – творчества, или все-таки свойственного юности бесшабашного времяпровождения?

— Это все антропология. (Показывает на свое лицо -авт.) Я ни при чем. Но да, было время, друзей проводил туда, куда вход  обычным людям был воспрещен. В любой отель того времени заходил беспрепятственно. Меня действительно принимали за араба, даже порой покупал кроссовки у «соотечественников». Это были в основном студенты из соцстран, которые торговали в своих комнатах в общежитии. За это грозил реальный срок — скорее нам, чем им,  мы об этом знали, но хорошие кроссовки, наверное, того стоили. (улыбается — авт.) Но, конечно, мы не только ходили по барам и отелям. Это было время ученичества, и мы это понимали. Иногда оставался с некоторыми сокурсниками допоздна в училище, сами платили какие-то деньги натурщицам, работали, экспериментировали. Одним словом, по- разному было в те годы.

— Это было  счастливое время для вас?

—  Время всегда счастливое. Лет через 10 будем вспоминать этот  день, и понимать, какое было счастливое время.

—  Вы сильно изменились с тех пор?

—  Не думаю. Скорее в то время были другие проблемы, сейчас другие. Тогда я жил у родителей. Долго жил, до тридцати лет. Днем не работал, спал. Просыпался к вечеру, ждал, пока все уснут, и работал до утра. Причем работал не маслом, чтобы не тревожить никого запахами, а пастелью. А утром, когда все просыпались — я засыпал. Так продолжалось довольно долго, пока в 1999 году я не собрал весь свой хлам и не переехал на съемную квартиру. Это было уже после поездки в Америку, которая вообще сильно изменила мою жизнь.

— Вы словно предчувствовали мой следующий вопрос. Не секрет, что Меда Младек, директор Фонда искусств Средней и Восточной Европы, сыграла в вашей жизни определенную роль. Можно сказать, она, заметив вас, открыла для вас новые горизонты, прежде всего зарубежные. Вы думали о том, как бы сложилась судьба, если бы вы не познакомились в 90-ых?

—  Думаю, она сыграла очень важную роль. Она меня заметила первой. В 1996 году Меда Младек приехала в Баку выбирать работы  наших художников. Увидела мои работы – бутылки — я тогда расписывал их — и портрет Сафара, соседа с синдромом Дауна. Он каждый день проходил мимо моего окна, стоял у маркета. Он всегда улыбался. Мне было интересно. У всех разные эмоции. А у него только улыбка. Я даже недавно вспоминал  его во время просмотра фильма «Джокер». Я начал с его портрета, и это потом переросло в целую серию портретов людей с этим заболеванием. Меде все понравилось. Она сказала много восторженных слов и… уехала.  Если честно я даже почти забыл о той встрече.

Спустя два года в 1998 году она возвращается в Баку. Выбрали 14 художников, я в их числе для участия в выставке под названием «Современные художники Азербайджана» в здании Всемирного банка в Вашингтоне. Из моих работ были выбраны 7 портретов Сафара и 25 расписанных бутылок. Так, благодаря этому Сафару я совершил свой «сафар» в Америку…

— Это был знак!

— Да, возможно.

—  Какие эмоции испытали в Америке?

— Наверное, все-таки стресс. Это был прорыв, скачок. Я впервые был заграницей. Мы попали в такой круг, мировой рынок. Нами заинтересовался Фонд Поллока-Краснера. Это была эйфория. Каждый день музеи. Очень много музеев. Очень много информации. Лица — незабываемые лица темнокожих девушек. Я привез оттуда целый альбом набросков.

— И понеслось? Сразу появился спрос на ваши картины?

— Да, почти сразу.

 — А как обстоят дела сегодня? Покупают ли картины, и кто больше — отечественные или зарубежные знатоки и любители?

— Покупают. Грех жаловаться. Очень много покупают. Более 1000 картин уже продано по всему миру. Штук 25 только в Аргентину. У Марадонны есть моя картина. И он отправил мне майку с автографом. У одного из французских сенаторов. У Эмина Агаларова есть моя картина. В Японии есть. С самого  первого дня больше было иностранцев. Когда был первый нефтяной бум, приходили и наши. Иногда приходили вообще случайные люди. Я даже не знаю, кто они. Но они исчезли. Уехали. Или обанкротились. Я не знаю. Видимо, дело в том, что в нашей стране нет арт рынка. И не ожидается. Не смогли создать.  Я это говорил еще 20 лет назад. Нет людей, которые поддерживают наших художников. У нас в стране нет ни одного официального миллионера, а арт-рынок — место, где крутятся серьезные деньги.  Сейчас я работаю по контракту. С  серьезными зарубежными арт – дилерами. Отправляю им определенное количество своих картин в год.

— А бывает, что дарите свои  картины?

— Да, иногда  бывает. Бывает и такое, что кто-то приходит, узнает цену и считает, что дорого, а я им отвечаю: «Давайте поставим рядом с деньгами картину. Что будет лучше смотреться?» (улыбается — авт.) Не каждый богатый человек богат духовно. Но иногда я действительно могу подарить свою работу.

— Что определяет успех художника в Азербайджане?

— Более 1000 моих картин находятся в частных коллекциях по всему  миру – это для меня успех. Успех — это выставки на самых значимых площадках современного искусства. Арт-Базель каждый год выставляет мои работы в Швейцарии, должна была быть выставка и в этом году, но из-за пандемии ее перенесли на неопределенный срок. Я пока единственный азербайджанский художник, чьи картины выставляют на этой всемирной арт площадке. Успех — это когда я продаю картину «Гранаты» японцу, который случайно оказался у меня в мастерской за 6 тысяч долларов, а он через год выставляет ее на Art Fair Tokyo за 50.000 долларов.

Успех — это не про деньги. Совсем не про деньги. Но людям больше интересно, сколько стоит картина, нежели сама картина. Вот он — мой успех (показывает руками на свои работы — авт.). И вот еще — я успешно собираю пустые тюбики краски.

— Вы не пробовали преподавать? Может быть какие-то частные уроки? Говорят, что можно научить рисовать любого, но может ли любой человек стать художником?

— Никогда  не преподавал, но были люди, которые хотели прийти, получить какие – то советы.  Но я понял, что преподавать — это не мое. Хотя  говорят, что у меня неплохо  получается. Я сам еще учусь.

— Для дочки творческую судьбу хотели бы?

— Она пытается что-то делать, как все дети. Но я дам ей свободу, как мне дали мои родители.  Папа был филологом, мама работала в библиотеке. Первый учитель мой — это свобода выбора.

— А если  дочка пойдет по вашим стопам, сможете ей преподавать?

— Это очень  хороший вопрос. Наверное, скорее  всего я буду учиться у нее. Дети для меня это готовые  художники. Но почему — то дальше они не идут. Почему интересно? Взрослеют, видимо. Недавно мы записали ее в балетную студию. Нам по телефону продиктовали  адрес. Приехали с женой, ищем, и тут я вижу вывеску на здании — том самом здании, в котором в 80-ых размещалось наше училище. Я сказал: «Лала, я тут учился». Поднимаемся по лестнице. Второй, третий этаж — все отдали под  кружки. Рисование, балет. И мы поднимаемся, ищем нужное помещение, и оказываемся в самом конце, на последнем этаже. Та самая аудитория, в которой я, будучи выпускником Азимзаде, писал свою дипломную работу. В этом помещении теперь танцует моя дочь.

—  Снова знак?

—  Их много, важно замечать. Вот вам еще один пример. В 1991 году я впервые увидел девушку, которая спустя 21 год стала моей женой. Она с родителями отдыхала в Габале в пансионате. А я с товарищем туда приехал. Мне было 24 года, ей 19. Мы играли в бадминтон, и ее образ навсегда остался в сердце. С тех пор мы больше нигде не пересекались до 2012 года. Спустя 21 год я встречаю ее снова. В 2013 году уже свадьба. И вот еще – на том месте, где мы отдыхали в Габале, сейчас построили Центр Гейдар Алиева,  и там была моя выставка. Вообще с этим городом многое связано, я там отдыхаю каждый год благодаря моему другу Шакиру Эминбейли.

— А еще – участвуете в его проекте «Арт Зона». Расскажите об этом симпозиуме…

— На мой взгляд, очень хороший проект. Шакир планирует проводить этот симпозиум  4 раза в год. Художников обеспечивают всем необходимым — материалы, проживание, питание. Мы едем, смотрим, работаем бок о бок, общаемся, узнаем друг  у друга что-то новое, или вспоминаем хорошо забытое старое. Там нальют, тут накормят (смеется — авт.)  Шакир — очень активный человек.

— И последний вопрос. Можете вспомнить самый безумный поступок вашей жизни?

— Могу. Я совершил кражу (улыбается — авт.) В восьмидесятых, в училище. Там была неплохая библиотека специальной литературы. И для библиотеки приобрели две одинаковые книги с репродукциями Сальвадора Дали. С очень хорошим для того времени качеством печати.

— И вы их украли? Из — за любви к Дали?

— Да, в те годы просто с ума сходил от его творчества. Но когда я увидел его работы в оригинале, я разочаровался. Так вот — в библиотеку легко было проникнуть, тем более мы работали в опустевшем училище до позднего вечера. И вот мы с моим сокурсником Рауфом попадаем в библиотеку через окно, забираем обе книги — на каждого — и через тоже окно прыгаем на крыши гаражей, оттуда на улицу и по домам.

Утром началось представление!

Прокуратура, МВД и прочие неприятности. Севиль Бадалова — в те годы директор училища объявила, что до тех пор пока книги не будут возвращены, ни один человек не получит диплом. 1986 год. Стоимость одной книги — 500 рублей — колоссальные по тем временам деньги, пятимесячная зарплата инженера. И тут я понял, что надо что-то делать.

— И что же?

— В то время у нас был завуч, Надыр муаллим — очень порядочный, наивный даже человек. Проживал он на Советской, в одном из тех самых домов, которых уже нет. Мы с Рауфом вечером приехали на Советскую, нашли какого-то местного мальчишку, отдали ему книги и рубль и сказали отнести вон в тот дом и отдай дяде Надыру. Мальчик книги передал, и Надыр муаллим утром пришел в училище с книгами под мышкой. На вопрос Севиль ханум откуда книги, он ответил как есть, мол, постучал в дверь мальчик и передал книги.

Думаю, хотя никто и виду не подал, но многие подумали на этого честного и наивного человека (смеется — авт.)

Но! В свое оправдание хочу сказать, что, во-первых книги мы вернули, а во-вторых кто-то сказал, по-моему, Ленин, что — кража книги — это не кража вовсе. Но, видимо, Богу было угодно, чтобы книга Сальвадора Дали у меня все-таки была. Спустя несколько лет я случайно проходил мимо здания училища, а там, рядом, на углу был магазин «Букинист» — сейчас там магазин Cartier, и на витрине вижу книгу! Она была даже лучше той, что мне пришлось вернуть. Золотая супер-обложка, итальянская печать. И та же цена — 500 рублей. Я с неделю примерно приходил к магазину, смотрел на витрину, не решаясь зайти внутрь, мне бы вряд ли дали бы даже ее подержать. Я помню, папы тогда не было в Баку, он был в командировке. А мама была в больнице, на послеоперационной реабилитации. Я, естественно, навещал ее каждый день. И вот однажды вечером пришел и рассказал ей про книгу, про то, что я не могу ее не купить, и что если не куплю сейчас, то уже никогда не куплю. В общем, говорил страстные и понятные только мне самому слова. Мама выслушала и спросила, сколько же стоит эта книга. Я сказал. А в то время, повторю, это были очень большие деньги, операция мамы, стоила, наверное, рублей пятьдесят. Мама помолчала немного и потом сказала, где дома лежат деньги — в таком то ящике комода, справа, под полотенцами. Как только я вернулся домой из больницы, моментально открыл комод, даже обувь не снял. Под полотенцами лежали ровно 500 рублей. Возможно, последние деньги семьи на тот момент. Лежали купюры так, как будто их туда специально кто-то положил для этого случая. Утром я уже купил книгу…

P.S. Я вышла на улицу и обернулась, чтобы еще раз посмотреть на дом. И почувствовала что-то похожее на удивление. Почему это здание здесь, к чему? Оно совершенно не вяжется ни с чем вокруг. Но ответ, наверное, очевиден. Просто в этом доме, на последнем, техническом этаже творит наш талантливый соотечественник Вугар Мурадов. Человек из другого измерения. И дом этот — словно портал в тот, другой, яркий, сложный, неповторимый и совершенный мир Мастера.

 

 

image
(Пока оценок нет)